Надежда

Первая снежинка-разведчик робко и осторожно коснулась асфальта. Я с интересом подняла голову и уставилась на затянутое серыми облаками небо. Серая масса вот уже неделю давила на город, как будто своды темницы, каменной клетки. Но это же первая настоящая снежинка… Через минуту вся аллея оживилась танцующими белыми хлопьями. Снежинки уверенно осваивали измученную осенью территорию, покрывая грязные серые улицы, дома, скамейки и деревья чистым белым покрывалом. Наплевав на возраст, я запрокинула голову, закрыла глаза и стала ловить языком снежинки. То забытое волшебное чувство, когда ты чувствуешь на губах, коже, языке мокрый вкус снега и знаешь, что скоро самый волшебный праздник в году.

Я резко распахнула глаза и, опустив руки к колёсам, покатила коляску вдоль по аллее. Не надо было вспоминать те волшебные ощущения из детства, больше нет в моей жизни волшебного праздника. Нет и уже никогда не будет. Глупо надеяться. Я надеялась уже несколько лет, но все надежды ускользали, гадко подмигивая. Уже пять лет прошло с тех пор, как я узнала о своей смертельной болезни. И все пять лет с надеждой приезжала к врачам, чтобы в очередной раз услышать: «Мы не нашли лекарство». Пять лет беспомощности, когда не можешь самостоятельно встать, одеться, выйти из дома. Пять лет надеяться, чтобы однажды тебе сказали, что ты не доживёшь до новой весны. 

Я тоскливо оглядела аллею, которая ещё месяц назад радовала глаз ослепительно яркими цветами осенней листвы. Последний раз я видела это великолепие красок, последняя осень в моей жизни. И теперь наступила последняя зима. По прогнозам, будто нарочно ветреная, холодная и неприветливая, чтобы, наверное, подготовить к такому же холодному и неприветливому загробному миру умирающую во цвете лет девчонку.

Я подъехала к стайке птиц, увлечённо копающихся в мёрзлой земле в поисках съестного. Завидев меня, они не разлетелись, как от других людей. Ну, хотя бы мой дар, располагающий ко мне животных, никуда не исчез. Я так хотела стать ветеринаром. Даже заболев, я надеялась на чудо, что однажды выздоровею и пойду учиться. Читала книги, готовилась к экзаменам. Ах да, надо не забыть вышвырнуть все эти книги. Каждый корешок книги на полке теперь был для меня твёрже стали, острее клинка; каждая книга, стоило на неё посмотреть, резала меня по сердцу кинжалом несбывшейся мечты.

Сколько раз я пыталась умереть, не дожидаясь назначенного срока? Каждый раз в периоды депрессий, когда я резала на кухне фрукты, я подносила нож к венам и отбрасывала его в страхе смерти, потому что ещё не угасла надежда. Каждый раз в такие времена, принимая пенные ванны, я погружалась в горячую душистую воду с головой, надеясь утонуть, и тут же поднимала голову, ведь надежда ещё была. А теперь её нет.

Я разломила ломоть хлеба и бросила его птицам. Они надеялись найти здесь пищу – так пусть хоть их надежды исполнятся. Воробьи, весело чирикая, толпились на холодном асфальте, ища самые вкусные крошки. Синицы, гордо выпячивая вперёд свои забавные жёлтые грудки, хватали кусочки сухого хлеба и улетали на ветви боярышника; а, доев, возвращались за новой порцией. Одна синичка села мне прямо на ладонь и, схватив крошку, улетела на дерево. Я посмотрела ей вслед. Маленькое создание, которому ничего не нужно, но у которого есть всё. Есть клюв, чтобы хватать еду, есть лапки, чтобы сидеть на ветке, есть крылья, чтобы свободно и стремительно летать по всему городу. Вот чему я всегда завидовала больше всего, так это крыльям. Столько раз хотелось обрести крылья и улететь, подальше от этой серости и слякоти, от этих мелочных, суетливых людей. Но люди не летают.

Я покатила поглубже в аллею, где сохранились остатки кислорода. Я наслаждалась каждым вдохом, наполняющим мои лёгкие свежим морозным воздухом, вдыхала лёгкий запах снега и сырой прелой листвы, щекочущий мои ноздри. Я слушала каждый звук, доносящийся из города, считала каждый гулкий удар умирающего сердца, которое вскоре должно было остановиться. Я чувствовала влажные прикосновения снежинок на своём лице, холодный ветер, забирающийся под плед и окутывающий ноги вязким сырым холодом. Нет, мои ноги не бесчувственны, но они не могут ходить. Они не бесчувственны, но больше никогда не смогут ощутить приятную тяжесть после долгого бега, досадливую боль от натирающих пятки новых туфель или радостно-дразнящее прикосновение мокрой травы. Ах, а ведь есть ещё мягкий, прохладный песок на северном пляже и разогретый июльским солнцем асфальт. Есть бесконечные ступеньки лестницы, по которым я когда-то взлетала, получив пятёрку в школе. Есть любимые, бесконечно удобные старые кеды, уже не раз зашивавшиеся и повидавшие на своём веку все цвета радуги, какие только бывают у шнурков. Есть… а, да много чего ещё есть. Точнее, не есть, а было. Было то, что я больше никогда не смогу испытать, почувствовать.

Я всегда воспринимала всё как данность, как нечто само собой разумеющееся. Как будто всё так и должно быть. Мы никогда не ценим то, что у нас есть. Никогда, никогда и никто, даже самые мудрые люди не способны по-настоящему ценить данное им. Это не в природе человека, не в природе любого живого существа. Разве что, только потеряв, что имеем, понимаем его истинную ценность. Я всегда относилась к своему телу прохладно, мол, есть оно, и хорошо. А теперь это не тело. Я лишилась здоровья, ног и привлекательной внешности. А недавно ещё и надежды на жизнь. И теперь вынуждена ощущать острое счастье от каждой прожитой минуты, вот только, зная, что через каких-то пару месяцев не будет НИЧЕГО, я не могу ощущать счастье. Наслаждаться мгновениями – да, но не быть счастливой. Возможность почувствовать счастье я утратила вместе с жизнью.

Я катила коляску по улицам, стремительно белеющим под первым зимним снегом. Последние признаки ноября терпели поражение и отступали перед поступью зимы. Последние признаки жизни природы угасали под натиском смерти. Вот только природа не умерла, она проснётся весной, и начнётся новая жизнь. Для всех, кроме меня. Я внимательно рассматривала людей, живущих своей жизнью. Такие разные на вид и все одинаковые по сути. На всех лицах – усталость, измученность, в глазах – безнадежность от невозможности выбраться из этой клетки однообразия. Но они всё же живут, и будут жить дальше. Смотреть на это было больно, и я стала снова смотреть на птиц, на этот раз на глупых упитанных голубей.

И снова я завидовала этим почти безмозглым созданиям. Крылья! Полёт! Моя давняя мечта! Будучи совсем маленькой, я мечтала о крыльях, которые будут по моему желанию вырастать из спины, как у птиц или ангелов. Чтобы всегда, когда что-то не ладится, можно было просто взмахнуть крыльями и взмыть в небо. Повзрослев и поумнев, я поняла, что это невозможно, и стала мечтать о прыжках с парашютом. Видеть землю и падать, чувствовать сопротивление воздуха, а в определённый момент раскрыть парашют, обрести «крылья» и спокойно опуститься. Пожалуй, полёт был моей второй мечтой, после карьеры ветеринара. Но люди не умеют летать… Хотя…

Я стремительно развернула коляску и покатила к автомобильному мосту над железной дорогой. В конце концов, зачем ждать и мучиться до весны, когда можно всё сделать быстрее? Разве я не желала этого, когда ещё была надежда на жизнь? Но тогда умереть мешала надежда, а теперь её нет. Впереди только пустота. Я ехала и думала, что, наверное, хорошо, что у меня и моей старшей сестры нет денег – значит, их нет на похороны, и меня просто кремируют. Лучше огонь, чем медленное гниение под землёй. Мне становилось дурно при одной лишь мысли, что моё тело будет лежать в замкнутой коробке без воздуха, в глубокой яме, под слоем глины и дёрна. Будет гнить, скверно пахнуть, в нём заведутся трупные черви… А потом, спустя много лет, останется один скелет. Понятно, что тогда мне будет уже всё равно, что с моим телом, но сейчас, пока я жива, эта перспектива внушает мне отвращение.

Я подкатила к невысоким пыльным перилам над рельсами. Даже сквозь шум автомобильного потока я слышала, как позади меня к мосту подъезжает поезд. Медленный, густой звук, но не такой тяжёлый, как у товарных вагонов. Наверное, большой пассажирский поезд, а едет медленно, потому что подъезжает к вокзалу. Повезло, что так быстро. Повезло?! Я едва удержалась от истерики. Да, отличное везение. Везёт, как утопленнику.

Я осмотрелась. Это скоростной мост, время дневное, пробок нет, поэтому машины едут быстро. И людей рядом тоже нет, все на работе. Значит, мне никто не помешает отправиться в первый и последний полёт. Я подкатила коляску вплотную к бортику и зафиксировала её, чтобы она не укатилась, когда я буду перелезать на перила. Тяжело, очень тяжело втаскивать тело без помощи ног. Я постаралась не представлять, во что превратилась моя куртка после знакомства с грязными перилами. В конце концов, теперь уже всё равно.

Ноги соскользнули и повисли метрах в двадцати над рельсами. Именно поэтому я выбрала мост над железной дорогой – если не убьюсь при падении, то поезд-то точно убьёт. Таким образом, я, хоть и не видела приближающегося поезда, висела к нему лицом и спиной к вокзалу. Из последних сил цепляясь за перила, я ждала, когда поезд подъедет поближе, чтобы точно не успел остановиться. Бесполезные, как кандалы, ноги безнадёжно тянули меня вниз. Но я не чувствовала, как тогда, с ножом и ванной, острого желания продолжать жить. Грохот поезда становился всё громче, казалось, тут уже не один поезд, а целых пять. Я зажмурилась и разжала руки, ощутив лёгкое дуновение воздуха вокруг моего падающего тела. Пара секунд, мягкий удар и… темнота.

Я никогда не верила в загробную жизнь, рай или ад. И для меня стало новостью ощущение чего-то более-менее реального. Что-то колючее забивалось в рукава и под воротник, всё тело болело, а в голову и шею немилосердно дуло. Пахло углём и сеном; последнее, по-видимому, и кололось, как чёрт знает что. Мне нравился запах сена, такой терпкий и уютный. Но, однако, какая странная загробная жизнь.

Я лежала, боясь пошевелиться или открыть глаза. От колючего сена руки, шея и лицо начинали чесаться. Неожиданно вернулся слух, и сразу же барабанные перепонки заныли от невыносимо громкого стука колёс. Грохот поезда. Товарного поезда. И хотя дуло мне только в голову, в груди всё заледенело. Я попробовала шевельнуть отчаянно ноющей ногой, но ничего не вышло. Но ведь… если я умерла и если есть загробная жизнь, я должна была вновь получить возможность ходить?

Грохот был невыносимым. Я, наконец, решилась и открыла глаза. Вокруг было сено, настеленное, похоже, на каменный уголь, чтобы он меньше промокал от мокрого снега. Идиотизм – класть сено на уголь, никогда о таком не слышала! Я села, насколько позволяли неподвижные ноги. Толстые железные стены, куча угля и сена, прямоугольник серого неба, с которого в вагон падают белые хлопья первого снега, и грохот товарного поезда. Всё сложилось в голове в единую картину, и я завыла, как раненый зверь, зарыдала, как не рыдала никогда. Я перепутала рельсы! Пассажирский поезд, видимо, шёл справа, шёл медленно, так как приближался к остановке; а свеженаполненный грузовой поезд разогнался и опередил пассажирский! И теперь я ехала в открытом, промёрзшем товарном вагоне неизвестно куда, без коляски, без работающих ног, смертельно больная. Я кричала, размазывая слёзы и грязь по лицу, едва сдерживаясь, чтобы не расцарапать своё лицо, рыдания душили меня, потому что я даже не смогла нормально себя убить. Дьявол побери эти поезда, эту болезнь, этот мир!!!

Поезд всё шёл, над головой сгущались серые зимние сумерки, снег по-прежнему валил  в открытый вагон, заметая и сено, и меня. Я давно уже перестала плакать и впала в какое-то подобие апатии. Всё тело замёрзло и одеревенело, как будто парализовало не только ноги. Безумно хотелось есть, но весь хлеб, который был в карманах куртки, я раздала птицам ещё в парке. Когда стало совсем темно, я решила, что умру от холода. Что ж, хоть какая-то смерть, всё лучше, чем мучительно ждать весны…

Меня нашли рабочие станции глубокой ночью. Я мало знаю о работе железной дороги, но, кажется, эти ребята проверяли, всё ли в порядке с грузом. Меня обругали за проезд «зайцем», вытащили и усадили в кресло в крохотной станционной будке. Я уныло смотрела на чашку горячего бульона, думая, что никак не могу умереть. Погибнуть под поездом мне помешала собственная глупость, а спасли от холодной и голодной смерти работники железной дороги.

Неожиданно в кармане куртки зазвонил мобильный телефон. Я отрешённо слушала стандартный звонок, думая, что, видимо, в дороге не было сигнала сети. Наверняка звонит сестра, но я не хотела говорить с ней. Железнодорожнику надоело слушать трели мобильника, и он сам вытащил его из моего кармана и сам же ответил на звонок. Не улавливая сути, я глотала бульон и слышала громкие крики старшей сестры в трубке; железнодорожник, то и дело срываясь на непечатные выражения, что-то спокойно ей объяснял.

Сестра приехала через час на своей полуразвалившейся «Копейке». Я не слушала её крики, не отвечала на вопросы, я покорно позволила себя усадить на пассажирское сиденье «Жигулей». Я лишь ждала момента, когда останусь дома одна, и тогда моя рука уже не дрогнет. Несмотря на неудавшиеся попытки суицида, я не сдамся. Я больше не хочу покорно ждать смерти от неизлечимой болезни.

 - Ты слушаешь, что я тебе говорю? – крикнула сестра, и мою щёку неожиданно что-то обожгло.

Мой прежде затуманенный взгляд прояснился, и я поняла, что сижу в кресле на кухне нашей квартиры. После многих часов дороги в практически непроглядном мраке свет от люстры больно резал глаза. Я увидела заплаканное и одновременно рассерженное лицо моей сестры. Левая щека горела, словно в огне, я с удивлением коснулась места пощёчины. Похоже, сестра ударила меня, чтобы привести в чувство.

 - Что такое?

 - Я говорю, что ты идиотка! – крикнула сестра. – Ты ждала пять лет, ждала ещё целую осень, с тех пор, как тебе сказали, что ты не доживёшь до весны, неужели было так трудно подождать ещё один день?!

 - Я устала ждать, - прошептала я, чувствуя, как по щекам побежали слёзы; солёная прохладная влага приятно холодила место пощёчины. – Я не хочу больше сидеть и ждать, пока моё сердце не остановится.

 - Дура! – прошипела сестра. – Один день, всего один день! Всего несколько часов!

Кажется, что-то изменилось, раз моя сестра так кричит. Но ничего же не может измениться, я ведь смертельно, неизлечимо больна…

 - О чём ты? – нахмурилась я, изо всех сил стараясь заглушить вновь пробуждающуюся надежду.

 - Врачи нашли лекарство! Нашли! Ты будешь здорова, понимаешь?

***

Тёплое апрельское солнце освещало всё ту же аллею. На деревьях набухали почки, снег, так красиво падавший в декабре, повсюду таял, журчали ручьи, капли с тающих сосулек громко капали по карнизам и асфальту. Всё те же птицы деловито разрывали клювами теперь уже влажную рыхлую землю в поисках пищи. Даже люди были другие – такие же усталые, но с ясными, блестящими глазами. Новая весна, новая жизнь. И я вижу её.

Сестра осторожно взяла меня за плечи, чтобы поддержать, если я начну падать. Вставать у меня уже получалось. Ноги дрожали и болели, наверное, так бывает со всеми, кто давно не ходил и теперь заново учится пользоваться ногами. Я сделала осторожный, неуверенный шаг. И не упала.

И скоро я смогу бегать. И я побегу, полечу. Полечу навстречу надежде.

Привидение.

Резкий звук будильника пронзает утреннюю тишину. Я по привычке тянусь к нему, но, как всегда, невидимая рука опережает меня. Призрачная ладонь накрывает мою, и вместе мы выключаем сигнал.

- Совсем не обязательно делать это, - шепчу я с улыбкой и поднимаюсь.

Мой незримый собеседник никогда не отвечает мне. Я могу чувствовать его тепло, его легкие прикосновения, видеть его призрачные контуры. Никто из моего окружения не может и этого, для них он - невидимка. "Невидимый друг", - издевательски шутят они. Пускай. Я перестала обижаться. В конце концов, у них и этого нет, хоть они и стараются всеми силами доказать, что всё это им не нужно. Я всегда думала, что они хотят убедить в этом только себя, потому что окружающим, в общем-то, глубоко наплевать на чужие проблемы. Они все смотрят на меня, на пустые места в автобусах рядом со мной и думают, что я одинока и несчастна. У них нет невидимого друга, и они ищут общения с себе подобными, которые делают им больно. А мой невидимый друг меня никогда не предаст, никогда не причинит боль. Мой невидимый друг, мое личное привидение.

Я вижу протянутую прозрачную руку и читаю невысказанное желание помочь.

- Ты же знаешь, это невозможно, - строго говорю я и привычно взваливаю тяжелую папку себе на плечо. - Ведь только я могу видеть тебя. Представляешь, как будет выглядеть висящая в воздухе без опоры папка?

Получив безмолвное согласие, я спокойно выхожу на улицу. Каждый день похож на предыдущий, разве что на той неделе я чуть не попала под машину. Сама виновата - я задумалась, слушая музыку. Мой милый призрак оттолкнул меня в последний момент. Интересно, как это выглядело со стороны - будто я отпрыгнула или все-таки было заметно, что меня оттолкнули? Иногда мне так хочется закричать на этих слепых людей, которые не видят моего ангела-хранителя. Я успокаиваю себя тем, что мой призрак существует только для меня, что никто другой ему не нужен.

В тот день нам обоим было все равно. Мы просто стояли на тротуаре и сжимали друг друга в объятьях. Мне было так страшно, что из-за моей глупости мы больше никогда бы не встретились.

Он всегда успокаивает меня. Когда на меня кричат, мне так хочется кричать и грубить в ответ, хотя я знаю, что это грозит мне неприятностями. Но он мягко сжимает мои плечи, нежно гладит мои волосы, и желание злиться сразу пропадает.

У нас сегодня только художественные занятия. Я сижу и вожу карандашом по бумаге, карандаш порхает в моих пальцах. Легкие штрихи стремительно ложатся на неровную бумагу, создавая рисунок. Главное - смотреть на натуру и ни о чем не думать. Когда меня заносит не туда, мое привидение осторожно направляет мою руку и наверняка безмолвно вздыхает. Что поделать - из меня выходит не ахти какой художник. Зато это так полезно в минуты творческого кризиса, в дни апатии и депрессии, когда нет ни малейшего желания рисовать и рука с карандашом, поднятая к бумаге, бессильно опускается. Но мой невидимый друг всегда мне поможет. Он поднимает мою руку, и я вижу его едва уловимую призрачную улыбку, и сразу же просыпается вдохновение. Он – моя муза.

Мы всё делаем вместе. Вместе идём в столовую, только он ничего не ест. Вместе идём после уроков в книжный магазин. Я задумчиво беру сборник рассказов Эдгара По – кажется, здесь есть истории, которые я не читала. Но вижу на верхней полке другую книгу, которую давно искала. Никак не достать, слишком высоко. Неожиданно невидимая рука берёт с полки книгу и протягивает мне. Я улыбаюсь и, встав на цыпочки, прикасаюсь губами к его подбородку. Выше не достаю, мой незримый помощник такой высокий.

Вместе мы идём домой. Пока мы едем, я рассматриваю людей – мне всегда интересно, на какую глупость они ещё способны? Что они делают, чтобы заполнить пустоту одиночества в своей груди? В конце вагона, обнявшись, стоит влюблённая парочка. Девушка то и дело слегка шлёпает парня по руке, чтобы не лез, куда не следует. Я едва заметно улыбаюсь. Видно же, что она ещё не готова к этому. Но встречается с озабоченным парнем, распускающим руки; встречается, чтобы не быть и не выглядеть одинокой. Я тихонько сжимаю невидимую руку. Мой друг никогда ко мне не пристаёт. Может быть, он знает, что я этого не хочу, может быть, не хочет сам, а может быть, это просто невозможно. Это неважно. Нам всегда хватает круглосуточно быть вместе.

Прикосновения, лёгкие поцелуи. Нам этого достаточно. Почему людям этого мало, откуда эти животные инстинкты, не имеющие ничего общего с желанием продолжить род, даровать новую жизнь? Почему всегда едины телами и никогда – душами? Разве нельзя засыпать в одной постели в пижамах? Разве нельзя встречать рассвет, держась только за руки? В этом сумасшедшем мире любить теперь умеют только дети. Чисто, наивно, по-настоящему. Не споря о том, чьё место на кухне, а чьё – на диване. Не заботясь о том, что завтра есть, что носить и как найти на это деньги. Не думая ни о чём, просто любить.

Я позволяю моему невидимому другу открыть входную дверь. Здесь заканчивается неприветливый человеческий мир и начинается наш; мир, где можно не притворяться. Пока я переодеваюсь, мой друг деликатно выходит из моей комнаты. Он никогда не смущает меня. Он никогда не сможет сказать, красивая ли я для него. Он никогда не сможет осудить или похвалить меня. Но мне этого и не надо. Я не требую от него оценок своей внешности или способностей. Зачем это? Зачем, когда мы просто любим друг друга?

Так здорово жить и знать, что о тебе всегда заботятся. Что, если ночью распахнётся окно, его обязательно закроют и не дадут мне простудиться. Что, если дома начнётся пожар, меня обязательно разбудят и спасут. Что, даже если я просто буду в скверном настроении, мне его всегда поднимут безмолвной, невидимой улыбкой и лёгким, воздушным поцелуем. Мы ничего не знаем друг о друге, но нам не нужно говорить. Мы просто живём. Просто понимаем друг друга.

И снова будни и выходные, снова сумасшедший ритм этого безумного мира. Снова сонное, хмурое утро, протягивающее влажные холодные пальцы. Снова грохот поезда мрачной подземки, снова бестолковые огни города. Ветер, проливной дождь, метель. Суетящиеся, вечно куда-то спешащие люди, усталые и несчастные. Жаждущие общения и страдающие от него. Жаждущие денег и страдающие от работы. Жаждущие присутствия кого-то и страдающие от любви. Они возвращаются вечером в свой так хорошо обставленный пустой дом и остро ощущают своё одиночество. Потому что потеряли своих невидимых друзей, предав их жаждой общения с себе подобными. И теперь они несчастны и даже не помнят, как были счастливы раньше. А ведь, вспомни они, пожелай, чтобы их незримые друзья снова были рядом, те пришли бы! Пришли бы, потому что они не люди. Они любят, несмотря ни на что, прощают всё и никогда не предают. Они не предают, но предают их. А я не предам. Никогда.

Ветер больно обжигает холодом лицо, заставляя закутаться в шарф. Как же безумен этот мир, что я не могу сейчас обнять своего любимого хранителя и согреться теплом его рук! Ведь непременно увидят, непременно осудят, польют грязью. Объявят сумасшедшей, шизофреничкой, запрут в психиатрической лечебнице до конца моих дней, потому что я не отрекусь. Но… ведь он будет со мной даже в больнице. Никогда не бросит. Нам ведь не нужны другие люди, не нужна семья, не нужен весь этот мир. Только я и он.

Наплевав на всё, я тянусь к нему. И он протягивает ко мне руки. Ведь он никогда меня не бросит. Никогда…

Какие-то крики и суматоха. Эти люди всё время кричат и суетятся, не понимая всей прелести тишины и спокойствия. Снова крики, какие-то хлопки. Я слышала такие в фильмах – кажется, это выстрелы. Снова людская нелепость, ведь только люди могут убивать людей просто так. Визги, мольбы о помощи, звук клавиш на мобильном телефоне. Мой невидимый друг обнимает меня, оберегая от этого безумия. И снова выстрел. Я невольно отступаю назад: страшно.

Мой друг уже не такой невидимый. Я вижу его лицо, руки – призрачные, но всё же вполне видимые. А он красивый. Но это ведь неважно. И только сейчас замечаю дымящееся пятно в его груди. Как странно. Конечно, я знала, что он осязаем, ведь я могу его чувствовать. Но разве другие могут? Разве гадкое человеческое оружие может повредить тому, кого никто не видит? Я растерянно смотрю на своего друга, а он улыбается. Такая улыбка… Будто он прощается. Его контуры становятся всё более размытыми, и вот он исчезает. И я остаюсь одна, одна в этом безумном жестоком мире.

Какие-то люди, сохранившие остатки человечности, подбегают ко мне, спрашивают, не ранена ли я. А я не могу пошевелиться, не могу им ответить. Моего невидимого друга больше нет. Он пожертвовал собой, закрыл меня от пули. Кажется, меня сажают в машину скорой помощи, что-то говорят. Какую-то ерунду о сумасшедшем, устроившем стрельбу в центре города. Много жертв… А моего друга в списке нет. Потому что никто о нём не знает. И не узнает. Ведь теперь я не могу сказать о нём, теперь никто не будет меня оберегать. Я ничего не говорю, лишь слёзы катятся по щекам, такие же безмолвные, каким всегда был мой друг.

Что теперь будет? Стану ли я такой же, как эти люди? Ведь теперь я даже более одинока, чем они. Они обретут невидимых друзей, если позовут. А мне звать уже некого. Мой невидимый друг погиб, растворился, исчез навсегда. Стану ли я теперь общаться с людьми, чтобы попытаться заполнить пустоту в груди? Стану ли я осознанно идти навстречу своей боли, зная о ней?

 - Девушка, вы не ранены? Как вас зовут? – слышу я голос рядом.

Я поднимаю голову и вижу молодого человека, врача. Очень высокий, красивый. Держит меня за руку. Нелестные слова уже готовы сорваться с губ, но…

Я узнаю. Я узнаю тепло этих рук, узнаю эти черты, прежде бывшие невидимыми. Нет, так не бывает. Не может мой погибший невидимый друг стать живым видимым человеком. Я знаю, это ведь уже не наш маленький мир в пределах квартиры, это неприветливый человеческий мир. Но пальцы против воли сжимаются на его руке, я невольно называю свое имя. И он улыбается. Его улыбка, та самая улыбка. Это он. Мой невидимый друг вернулся, даже если этот человек об этом не знает. Наш уютный мир теперь повсюду.

Я не забыла. Я не отреклась. Просто так бывает. Бывает с теми, кто верит, любит и не предаёт. Теперь у меня есть настоящий, верный, видимый друг. Не привидение.